22 года после «Буденновской войны»

Память о погибших милиционерах, первыми принявших на себя удар бандитов, горожане чтят до сих пор

Фото: Дмитрий АХМАДУЛЛИН

ДИКТОФОННАЯ ЗАПИСЬ

14 июня 1995 года. Несколько часов назад город захватила банда Басаева. Террористы разгромили местный отдел внутренних дел, расстреляли мирных жителей, взорвали Дом пионеров, похозяйничали в здании местной администрации, собрали с улиц и из близлежащих домов заложников и конвоировали плененную колонну из сотен невольников в районную больницу.

В первые минуты нападения я с включенным диктофоном шел на звуки боя, не имея понятия, что же происходит за пару кварталов от центральной площади города. Это был первый в истории страны масштабный теракт, и тогда никто не знал, как действовать. Не исключая, как потом выяснилось, руководителей государства, силовиков и народных избранников. Я чудом остался жив, укрывшись в доме совершенно незнакомого человека в одном квартале от страшной бойни в РОВД. Та диктофонная запись первых минут «Буденновской войны» у меня сохранилась до сих пор...

Когда в центре города все стихло, я встретил на площади отца. Мы выяснили, что нашей мамы, работавшей в здании администрации, нигде нет, и отправились домой в надежде найти дорогого человека там. К нам присоединился и тогдашний редактор районки, он жил неподалеку. Мы прошли всего один квартал, и как раз напротив здания городского ДК в нас начали стрелять. Пули летели откуда-то сверху и справа, может, стрелок залег на крыше «очага культуры»? Разбираться было некогда - мы втроем, как по команде, грохнулись в кусты, будто они могли нас спасти.

Неизвестный продолжал упорно за нами охотиться - пыльные фонтанчики от пуль взрывались уже перед носом. Тогда я закричал: «На счет «три» встаем и бежим!». И сразу же начал считать вслух. Это надо было видеть! Три мужика (а двоим-то уже за пятьдесят лет!) вскочили и бросились в таком темпе, что и спортсмены бы позавидовали. Но едва мы миновали несколько метров, как перед нами из-за торгового вагончика появились четверо человек в штатской одежде. С пистолетами. Остановиться мы уже не могли и неслись на них по инерции.

Неизвестно, кто испугался больше. Когда «штатские» поняли, что мы не боевики, а перепуганные насмерть горожане, то стали махать нам оружием в сторону центрального сквера, дескать, сворачивайте туда. И вовремя - откуда-то с рынка забубухал пулемет.

Через полчаса, пробравшись закоулками, мы оказались в своей квартире. Мамы не было, и соседи ее не видели. Телефон не работал. Батя твердо отрезал: «Идем назад, к администрации!». На обратном пути в центр в нас уже никто не стрелял. Люди говорили, что мелкие группки бандитов рассредоточились по всему городу, но к тому моменту, наверное, они тоже подтянулись к районной больнице, где и начали разворачиваться основные события.

ГИЛЬЗЫ В КОРРЕКТОРСКОЙ

Площадь уже не была огорожена, и мы вошли в здание администрации. На первом этаже пол был усеян разбитым стеклом, в луже крови валялась перевернутая детская коляска. Мы с отцом медленно поднимались на пятый этаж по широким лестничным маршам, готовясь увидеть самое для нас страшное. Дверь в корректорскую была распахнута. Вот мамина сумка и ключи от квартиры, вообще-то, она никогда и нигде их не оставляла. На двух письменных столах лежало по листочку бумаги, на которых корявым почерком кто-то нацарапал: «Свободо или смерт!» (много позже мы их сдали в музеи - местный и московский). С пола я поднял две гильзы от автомата.

- Все! - вырвалось у отца. - Ее точно убили.

Теперь в этом не сомневался и я, однако попытался слабо возразить: «Но тела-то нет!». Батя меня уже не слушал. Не помню, как мы добрались домой. Мне нельзя его было оставлять одного. Он был на грани нервного срыва, не разговаривал и постоянно смотрел перед собой невидящим взглядом. Они с мамой к тому времени прожили в браке 36 лет и практически никогда не расставались. Это была страстная любовь, и эти два человека уже давно являлись, по сути, единым духовным целым. Что я мог ему сказать? Я тоже молчал.

В квартире он сел на кровать и просидел так несколько часов, пока не начало темнеть. Вдруг уже где-то в десять вечера тишину комнаты разорвал телефонный звонок. Мы оба подскочили - ведь телефоны до этого нигде не работали! В доли секунды я оказался рядом с аппаратом и рванул на себя трубку.

Фрагмент стены в районной больнице, где расстреливали заложников

Фото: Дмитрий АХМАДУЛЛИН

- Игорь! - послышался такой милый мамин голос. - Вы все живы?

- Мы с отцом дома, а про остальных я пока не знаю, - крикнул я.

- Мам, ты где, что с тобой? Мы тебя везде искали!

- Я в больнице, со мной все в порядке.

- В заложниках? Мам!..

Но в ответ запикали гудки. Отец так и не услышал ее голоса, не успел. А в комнате, казалось, еще долго эхом звучало: «Ма-а-а-м!..».

РАСКЛАДУШКА У МИКРОФОНА

15 июня. В 5 утра за мной приехал изрешеченный и с выбитыми стеклами микроавтобус. В нем сидели четыре российских солдата. Мне приказали лечь на пол, а сами военнослужащие, выставив дула автоматов в оконные проемы, расположились по углам. Мы поехали по пустынному городу. Когда до узла связи оставалось метров сто, остановились. Мои спутники были насторожены тем, что на крыше БРУСа виднелись чьи-то две, выглядывавшие из-за парапета головы и направленные в нашу сторону стволы. Через несколько минут микроавтобус двинулся вперед - на крыше оказались «федералы», а не боевики. Меня подвезли к самому входу, и я пошел на работу.

Так получилось, что местное радио стало единственным СМИ в районе - редакция районной газеты «Вестник Прикумья» была разгромлена бандитами. А в «моей» радиостудии тогда побывали многие из тех, кто делал все возможное и невозможное, чтобы спасти заложников: глава администрации Ставропольского края Евгений Кузнецов, его заместитель Александр Коробейников, заместитель начальника краевого милицейского главка Николай Кривцов, владыка Ставропольский и Владикавказский Гедеон, замы федеральных министров, высокопоставленные столичные военные.

Большинство записей их выступлений перед микрофоном еще долго хранились у меня на стареньких магнитофонных бобинах. Но приходилось не только записывать в студии, а выбираться «в поле» и делать репортажи, а еще больше - говорить в прямом эфире. Новостей было много, радио вещало по 12 часов в сутки (ночью я спал на раскладушке рядом с пультом), и через четыре дня у меня окончательно сел голос - разговаривал только шепотом. Тогда в студию пришел мой отец, и мы стали работать вместе.

К семье я вернулся через пять дней, когда все трагические события завершились, а мама вышла вместе с другими заложниками на свободу. О том, что было в больнице, ни отец, ни я с сестрой ее никогда не расспрашивали. Узнали лишь то немногое, что она посчитала нужным рассказать сама. Даже сейчас, через 22 года, у меня не хватает мужества узнать у нее подробности. Это ее личное.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Экс-генпрокурор РФ о захвате боевиками больницы в Кизляре в 1996 году: «Обыкновенный фашизм!»

На территории ЦГБ открыли мемориальный камень, посвященный тем трагическим событиям, и почтили память погибшего тогда врача из Ставрополя (подробности и фотохроника)

Беслан: десять лет спустя

Обгоревший спортзал сверху бережно укрывает круглый саркофаг, символизирующий памятный венок. Внутри тихо. Посередине стоит поклонный крест. К нему подходит седой мужчина и, взявшись за перекладину, что-то шепчет по-осетински. Закончив, поворачивается и тихо произносит:

- Прикоснись к кресту (подробности).